Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без
царя в голове, — один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту
роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Но все же остается факт: в семье
царя играет какую-то
роль… темный человек, малограмотный, продажный.
— Понял? То-то. Я тебе почему говорю? Пекарь твой хвалит тебя, ты, дескать, парень умный, честный и живешь — один. А к вам, в булочную, студенты шляются, сидят у Деренковой по ночам. Ежели — один, понятно. Но — когда много? А? Я против студентов не говорю — сегодня он студент, а завтра — товарищ прокурора. Студенты — хороший народ, только они торопятся
роли играть, а враги
царя — подзуживают их! Понимаешь? И еще скажу…
Поэтому и в литературе их, хотя возвышеннейшие
роли играются богами, полубогами,
царями и героями, с другой стороны, и народ является нередко в виде хора, играющего
роль здравомысла и хладнокровно обсуживающего преступления и глупости [главных] действующих лиц пьесы.
На месте Яковлева я бы взял в этой трагедии
роль Полиника, которая могла затмить Эдипа; но ему, во уважение высокого роста и богатырской фигуры, предложили играть
царя и героя Тезея.
Насколько было правды в его словах — неизвестно. Люди антиаракчеевской партии безусловно верили ему и даже варьировали его рассказ далеко не в пользу всесильного, а потому ненавистного им графа. Другие же говорили иное, и, по их словам, граф в Зарудине только преследовал нарушения принципа бескорыстного и честного служения
Царю и Отечеству, а личное столкновение с Павлом Кирилловичем не играло в отставке последнего никакой существенной
роли.
— Любовь всегда сильнее власти, — отвечал Антон, увлеченный благородством своего характера и хотевший начать
роль друга человечества и советника
царя, которую мечты начертали ему в таком блистательном виде.
Видения мои сбываются: народ волнуется, шумит, толкует об открытии заговора, о бегстве
царя Петра Алексеевича с матерью и молодою супругою в Троицкий монастырь; войско, под предводительством Лефорта [Лефорт Франц Яковлевич (1656–1699) — швейцарец, с 1678 г. состоявший на службе в русской армии; играл активную
роль в создании Преображенского и Семеновского «потешных» полков, впоследствии участвовал во всех военных походах начального периода правления Петра I.] и Гордона, собирается в поход; сзывают верных Петру к защите его, проклинают Шакловитого [Шакловитый Федор Леонтьевич — управляющий Стрелецким приказом, сообщник царевны Софьи Алексеевны; казнен Петром I в 1689 г.], раздаются угрозы Софии.
Как, потративши столько ума и хитрости, чтобы быть, не поступая в опричину, одним из первых царских слуг, почти необходимым за последнее время для
царя человеком, облеченным силою и возможностью спасать других от царского гнева, давать грозному
царю указания и советы, играть почти первенствующую
роль во внутренней и внешней политике России, и вдруг, в несколько часов, именно только в несколько часов, опередивши
царя, ехавшего даровать великую милость свою в доме его брата, ехавшего еще более возвеличить их славный род, потерять все, проиграть игру, каждый ход которой был заранее всесторонне обдуман и рассчитан!